Неточные совпадения
И вот ввели в семью
чужую…
Да ты не слушаешь меня…» —
«Ах, няня, няня, я тоскую,
Мне тошно, милая моя:
Я плакать, я рыдать готова!..» —
«Дитя мое, ты нездорова;
Господь помилуй и спаси!
Чего ты хочешь, попроси…
Дай окроплю святой водою,
Ты вся
горишь…» — «Я не больна:
Я… знаешь, няня… влюблена».
«Дитя мое, Господь с тобою!» —
И няня девушку с мольбой
Крестила дряхлою рукой.
Началась исповедь Ольги, длинная, подробная. Она отчетливо, слово за словом, перекладывала из своего ума в
чужой все, что ее так долго грызло, чего она краснела, чем прежде умилялась, была счастлива, а потом вдруг упала в омут
горя и сомнений.
— Как же я могу помочь, когда не знаю ни твоего
горя, ни опасности? Откройся мне, и тогда простой анализ
чужого ума разъяснит тебе твои сомнения, удалит, может быть, затруднения, выведет на дорогу… Иногда довольно взглянуть ясно и трезво на свое положение, и уже от одного сознания становится легче. Ты сама не можешь: дай мне взглянуть со стороны. Ты знаешь, два ума лучше одного…
— Спасибо ей, она святая женщина! Что я буду таким уродом носить свое
горе по
чужим углам!..
— Как разгорелись, я думаю, красные! — шептала она. — Отчего он не велел подходить близко, ведь он не
чужой? А сам так ласков… Вон как
горят щеки!
— Есть ли такой ваш двойник, — продолжал он, глядя на нее пытливо, — который бы невидимо ходил тут около вас, хотя бы сам был далеко, чтобы вы чувствовали, что он близко, что в нем носится частица вашего существования, и что вы сами носите в себе будто часть
чужого сердца,
чужих мыслей,
чужую долю на плечах, и что не одними только своими глазами смотрите на эти
горы и лес, не одними своими ушами слушаете этот шум и пьете жадно воздух теплой и темной ночи, а вместе…
Не то чтоб он меня так уж очень мучил, но все-таки я был потрясен до основания; и даже до того, что обыкновенное человеческое чувство некоторого удовольствия при
чужом несчастии, то есть когда кто сломает ногу, потеряет честь, лишится любимого существа и проч., даже обыкновенное это чувство подлого удовлетворения бесследно уступило во мне другому, чрезвычайно цельному ощущению, именно
горю, сожалению о Крафте, то есть сожалению ли, не знаю, но какому-то весьма сильному и доброму чувству.
— Я удивляюсь вам, Александр Павлыч… Если бы вы мне предложили
горы золота, и тогда ваша просьба осталась бы неисполненной. Существуют такие моменты, когда
чужой дом — святыня, и никто не имеет права нарушать его священные покои.
Что-то
чужое прошло тут в эти десять лет; вместо нашего дома на
горе стоял другой, около него был разбит новый сад.
Когда совсем смерклось, мы отправились с Кетчером. Сильно билось сердце, когда я снова увидел знакомые, родные улицы, места, домы, которых я не видал около четырех лет… Кузнецкий мост, Тверской бульвар… вот и дом Огарева, ему нахлобучили какой-то огромный герб, он
чужой уж; в нижнем этаже, где мы так юно жили, жил портной… вот Поварская — дух занимается: в мезонине, в угловом окне,
горит свечка, это ее комната, она пишет ко мне, она думает обо мне, свеча так весело
горит, так мне
горит.
Жизнь… жизни, народы, революции, любимейшие головы возникали, менялись и исчезали между Воробьевыми
горами и Примроз-Гилем; след их уже почти заметен беспощадным вихрем событий. Все изменилось вокруг: Темза течет вместо Москвы-реки, и
чужое племя около… и нет нам больше дороги на родину… одна мечта двух мальчиков — одного 13 лет, другого 14 — уцелела!
Кинулся достать
чужого ума: собрал всех бывших тогда в шинке добрых людей, чумаков и просто заезжих, и рассказал, что так и так, такое-то приключилось
горе.
Она даже похудела с
горя и ходила, как в воду опущенная, и пряталась в своей комнатке от
чужих.
— А вы не сердитесь на нашу деревенскую простоту, Харитина Харитоновна, потому как у нас все по душам… А я-то так кругом обязан Ильей Фирсычем, по гроб жизни. Да и так люди не
чужие… Ежели, напримерно, вам насчет денежных средств, так с нашим удовольствием. Конешно, расписочку там на всякий случай выдадите, — это так, для порядку, а только несумлевайтесь. Весь перед вами, в там роде, как свеча
горю.
Они спекулировали на
чужом разорении и быстро шли в
гору.
Сострадая
чужой беде, всякая крестьянка скажет: «Ох, моя голубушка, натерпелась она
горя».
Ему пора уже жениться; по
чужим он не гуляет; меня не отдают к нему в дом; то высватают за него другую, а я, бедная, умру с
горя…
— Молчи! — крикнула мать. — Зубы у себя во рту сосчитай, а
чужие куски нечего считать… Перебьемся как-нибудь. Напринималась Татьяна
горя через число: можно бы и пожалеть.
Известие о бегстве Фени от баушки Лукерьи застало Родиона Потапыча в самый критический момент, именно когда Рублиха выходила на роковую двадцатую сажень, где должна была произойти «пересечка». Старик был так увлечен своей работой, что почти не обратил внимания на это новое горшее несчастье или только сделал такой вид, что окончательно махнул рукой на когда-то самую любимую дочь. Укрепился старик и не выдал своего
горя на посмеянье
чужим людям.
После обеда Груздев прилег отдохнуть, а Анфиса Егоровна ушла в кухню, чтобы сделать необходимые приготовления к ужину. Нюрочка осталась в
чужом доме совершенно одна и решительно не знала, что ей делать. Она походила по комнатам, посмотрела во все окна и кончила тем, что надела свою шубку и вышла на двор. Ворота были отворены, и Нюрочка вышла на улицу. Рынок, господский дом, громадная фабрика, обступившие завод со всех сторон лесистые
горы — все ее занимало.
Бог помощь вам, друзья мои,
И в счастье, и в житейском
горе,
В стране
чужой, в пустынном море
И в темных пропастях земли.
Опять шел Ромашов домой, чувствуя себя одиноким, тоскующим, потерявшимся в каком-то
чужом, темном и враждебном месте. Опять
горела на западе в сизых нагроможденных тяжелых тучах красно-янтарная заря, и опять Ромашову чудился далеко за чертой горизонта, за домами и полями, прекрасный фантастический город с жизнью, полной красоты, изящества и счастья.
Ромашову вдруг показалось, что сияющий майский день сразу потемнел, что на его плечи легла мертвая,
чужая тяжесть, похожая на песчаную
гору, и что музыка заиграла скучно и глухо. И сам он почувствовал себя маленьким, слабым, некрасивым, с вялыми движениями, с грузными, неловкими, заплетающимися ногами.
— Сколько я себя ни помню, — продолжал он, обращаясь больше к Настеньке, — я живу на
чужих хлебах, у благодетеля (на последнем слове Калинович сделал ударение), у благодетеля, — повторил он с гримасою, — который разорил моего отца, и когда тот умер с
горя, так он, по великодушию своему, призрел меня, сироту, а в сущности приставил пестуном к своим двум сыновьям, болванам, каких когда-либо свет создавал.
[Зачем же мнения
чужие только святы? — слова Чацкого из «
Горя от ума» А.С. Грибоедова (действие третье, явление 3)] и проч.
С виду он полный, потому что у него нет ни
горя, ни забот, ни волнений, хотя он прикидывается, что весь век живет
чужими горестями и заботами; но ведь известно, что
чужие горести и заботы не сушат нас: это так заведено у людей.
«Ну, говорит, не быть же боле тебе, неучу, при моем саадаке, а из
чужого лука стрелять не стану!» С этого дня пошел Борис в
гору, да посмотри, князь, куда уйдет еще!
— В
чужом кармане, мой друг, легко деньги считать. Иногда нам кажется, что у человека золотые
горы, а поглядеть да посмотреть, так у него на маслице да на свечечку — и то не его, а Богово!
— А ты погляди, как мало люди силу берегут, и свою и
чужую, а? Как хозяин-то мотает тебя? А водочка чего стоит миру? Сосчитать невозможно, это выше всякого ученого ума… Изба
сгорит — другую можно сбить, а вот когда хороший мужик пропадает зря — этого не поправишь! Ардальон, примерно, алибо Гриша — гляди, как мужик вспыхнул! Глуповатый он, а душевный мужик. Гриша-то! Дымит, как сноп соломы. Бабы-то напали на него, подобно червям на убитого в лесу.
Небо тихо
горело своими огнями в бездонной синеве и Казалось ему
чужим и далеким.
Бедный ребенок-сиротка, выросший в
чужом, негостеприимном доме, потом бедная девушка, потом бедная дева и, наконец, бедная перезрелая дева, Татьяна Ивановна, во всю свою бедную жизнь испила полную до краев чашу
горя, сиротства, унижений, попреков и вполне изведала всю горечь
чужого хлеба.
И
горы соляных кристаллов
По тузлукам твоим найдут,
И руды дорогих металлов
Из недр глубоких извлекут!
И тук земли не истощенный
Всосут
чужие семена,
Чужие снимут племена
Их плод, сторицей возвращенный!
И вглубь лесов и в даль степей
Разгонят дорогих зверей!
В это время Пугачев на Шарной
горе поставил свои пушки и пустил картечью по своим и по
чужим.
— Нет уж, Марфа Петровна, начала — так все выкладывай, — настаивала Татьяна Власьевна, почерневшая от
горя. — Мы тут сидим в своих четырех стенах и ничем-ничего не знаем, что люди-то добрые про нас говорят. Тоже ведь не
чужие нам будут — взять хоть Агнею Герасимовну… Немножко будто мы разошлись с ними, только это особь статья.
В
чужих людях хуже еще
горя напринимаешься; там тебе даром и рубашонки-то никто не вымоет.
Далеко оно было от него, и трудно старику достичь берега, но он решился, и однажды, тихим вечером, пополз с
горы, как раздавленная ящерица по острым камням, и когда достиг волн — они встретили его знакомым говором, более ласковым, чем голоса людей, звонким плеском о мертвые камни земли; тогда — как после догадывались люди — встал на колени старик, посмотрел в небо и в даль, помолился немного и молча за всех людей, одинаково
чужих ему, снял с костей своих лохмотья, положил на камни эту старую шкуру свою — и все-таки
чужую, — вошел в воду, встряхивая седой головой, лег на спину и, глядя в небо, — поплыл в даль, где темно-синяя завеса небес касается краем своим черного бархата морских волн, а звезды так близки морю, что, кажется, их можно достать рукой.
Когда два голоса, рыдая и тоскуя, влились в тишину и свежесть вечера, — вокруг стало как будто теплее и лучше; все как бы улыбнулось улыбкой сострадания
горю человека, которого темная сила рвет из родного гнезда в
чужую сторону, на тяжкий труд и унижения.
Речи кухарки были слишком крикливы, бойки, сразу чувствовалось, что она говорит не от себя, а
чужое;
горе Маши не трогало его.
Жара стояла смертельная,
горы, пыль, кремнем раскаленным пахнет, люди измучились, растянулись, а чуть команда: «Песенники, вперед», и ожило все, подтянулось. Загремит по
горам раскатистая, лихая песня, хошь и не особенно складная, а себя другим видишь. Вот здесь, в России, на ученьях солдатских песни все про бой да про походы поются, а там, в бою-то, в
чужой стороне, в
горах диких, про наши поля да луга, да про березку кудрявую, да про милых сердцу поются...
Поет ему и песни
гор,
И песни Грузии счастливой
И памяти нетерпеливой
Передает язык
чужой.
Подъезжая к заводу, Арефа испытывал неприятное чувство: все кругом было
чужое — и
горы, и лес, и каменистая заводская дорога. Родные поля и степной простор оставались далеко назади, и по ним все больше и больше ныло сердце Арефы.
Пока
горели огни в
чужом дворце и приветливые знакомые лица кланялись, улыбались и негодовали, сановник испытывал чувство приятной возбужденности — как будто ему уже дали или сейчас дадут большую и неожиданную награду.
И теперь,
горою вздутого мяса возвышаясь над придавленными пружинами кровати, он с тоскою больного человека чувствовал свое опухшее, словно
чужое лицо и неотвязно думал о той жестокой судьбе, какую готовили ему люди.
И боже мой, неужели не ее встретил он потом, далеко от берегов своей родины, под
чужим небом, полуденным, жарким, в дивном вечном городе, в блеске бала, при громе музыки, в палаццо (непременно в палаццо), потонувшем в море огней, на этом балконе, увитом миртом и розами, где она, узнав его, так поспешно сняла свою маску и, прошептав: «Я свободна», задрожав, бросилась в его объятия, и, вскрикнув от восторга, прижавшись друг к другу, они в один миг забыли и
горе, и разлуку, и все мучения, и угрюмый дом, и старика, и мрачный сад в далекой родине, и скамейку, на которой, с последним, страстным поцелуем, она вырвалась из занемевших в отчаянной муке объятий его…
Вода была далеко, под
горой, в Волге. Ромась быстро сбил мужиков в кучу, хватая их за плечи, толкая, потом разделил на две группы и приказал ломать плетни и службы по обе стороны пожарища. Его покорно слушались, и началась более разумная борьба с уверенным стремлением огня пожрать весь «порядок», всю улицу. Но работали все-таки боязливо и как-то безнадежно, точно делая
чужое дело.
Акулина Ивановна. Да я ведь знаю… голубчик мой! Я знаю всё… да жалко их! Мы старые с тобой… мы — таковские! Куда нас? Господи! На что нас? А им — жить! Они, милые, горя-то от
чужих много увидят…
Промозглая темнота давит меня,
сгорает в ней душа моя, не освещая мне путей, и плавится, тает дорогая сердцу вера в справедливость, во всеведение божие. Но яркой звездою сверкает предо мной лицо отца Антония, и все мысли, все чувства мои — около него, словно бабочки ночные вокруг огня. С ним беседую, ему творю жалобы, его спрашиваю и вижу во тьме два луча ласковых глаз. Дорогоньки были мне эти три дня: вышел я из ямы — глаза слепнут, голова — как
чужая, ноги дрожат. А братия смеётся...
Близ рубежа
чужой земли
Аулы мирные цвели,
Гордились дружбою взаимной;
Там каждый путник находил
Ночлег и пир гостеприимный;
Черкес счастлив и волен был.
Красою чудной за
горамиИзвестны были девы их,
И старцы с белыми власами
Судили распри молодых,
Весельем песни их дышали!
Они тогда еще не знали
Ни золота, ни русской стали!
Приветствую тебя, Кавказ седой!
Твоим
горам я путник не
чужой:
Они меня в младенчестве носили
И к небесам пустыни приучили.
И долго мне мечталось с этих пор
Всё небо юга да утесы
гор.
Прекрасен ты, суровый край свободы,
И вы, престолы вечные природы,
Когда, как дым синея, облака
Под вечер к вам летят издалека,
Над вами вьются, шепчутся как тени,
Как над главой огромных привидений
Колеблемые перья, — и луна
По синим сводам странствует одна.
Бабушка и Нина Ивановна пошли в церковь заказывать панихиду, а Надя долго еще ходила по комнатам и думала. Она ясно сознавала, что жизнь ее перевернута, как хотел того Саша, что она здесь одинокая,
чужая, ненужная и что все ей тут ненужно, все прежнее оторвано от нее и исчезло, точно
сгорело, и пепел разнесся по ветру. Она вошла в Сашину комнату, постояла тут.